Дурак Таро не тот, каким кажется. В Таро его клоунская маска скрывает лик просвещенного, который, в каббалистических терминах, пересек Бездну и стал Магом. В Люциферианском Ремесле Дурак или Трикстер является аспектом воплощенного на Земле Бога в своей роли наставника и учителя.
«За ошибкой безумия кроется истина, прокладывающая себе путь». «Впадая в безумие, человек впадает в свою истину».
Архетип Трикстера пришел в культурологию из работ Карла Густава Юнга, который, в свою очередь заимствовал этот образ у П. Радина. Трикстеру свойственна «любовь к коварным розыгрышам и злым выходкам, способность изменять облик, двойственная природа – наполовину животная, наполовину божественная, подверженность всякого рода мучениям..» Трикстер (Плут, Озорник, Трюкач) – скорее, имя нарицательное, объединяющее множество персонажей фольклора, литературы, да и культуры в целом. Но зарождается образ Трикстера в ранних мифологиях, и это не случайно: по Юнгу, именно мифология являет собой первую попытку культурной отработки архетипов. «Трикстер – древнейшая фигура мифологии американских индейцев, а возможно, всех мифологий,» – отмечает П.Радин. Архетип Трикстера попадает в миф из потаенных слоев человеческой психики и постепенно расширяет свои функции: психологема, соответствующая нерасчлененности человеческой души, совмещающая сознательное и бессознательное, трансформируется в начало всей и всякой инновативности. Ибо основная функция Трикстера – быть той точкой совмещения несовместимого, которая порождает новое. Причем, происходит это за счет конфликтности, являющейся сердцевиной самого этого существа. Во всех своих образах-проявлениях Трикстер утрированно внутренне конфликтен. Антиподом умного, как и дурака, по Лотману, является именно сумасшедший. Ибо его качества – рисковость, непредсказумость, нахождение принципиально новых путей – противостоят как хитрости и изобретательности «умного», так и лобовому поведению «дурака». Однако, возникает вопрос: возможно ли, чтобы ум «умного» и глупость «дурака» (Ивана-дурака, солдата Швейка и многих других «дураков-простаков» фольклора и профессиональной культуры, неожиданно оказывающимися умнее «умников»), сходились в некой общей точке? Думается, да. Назовем эту условную точку «точкой безумия» (или «точкой Трикстера»). Ведь парадоксальность поведения, понимаемая нами, как и Лотманом, в качестве залога инновативности, не является величиной постоянной (и в этом качестве противостоящей «уму» или «дурости»). Скорее, парадоксальность поведения –переменная: потому представляется возможным говорить о ней не как о крайнем члене оппозиции, а как именно о точке медиации, сводящей воедино «ум» и «дурость». Трикстером может стать и умный, и дурак – в случае «отказа» от привычных моделей «ума» или «дурости». Обряды на растущую луну(любовная и денежная магия). Диагностика платная.
Практически все оппозиции культуры – как архаической, так и культуры последующих периодов – разрешимы именно с помощью Трикстера –существа, создающего «взрыв». Так, еще К.Леви-Стросс писал о том, что трикстеры (Ворон, Койот) обладают своего рода маргинально-медиаторным характером: питаясь падалью, они оcуществляют медиацию между жизнью и смертью. Трикстер – узаконенная мифом дисгармоничность, указующая на прореху в Космосе, причем, понимаемом в обоих смыслах этого слова – в Космосе как в универсуме и в «космосе» как в упорядоченном целом культуры. Вспомним идею А.Тойнби о том, что первый Вызов, запускающий в движение мир, – козни Дьявола (Трикстера), которыми тот указывает Богу на недостатки его творения. Продуктивность дисгармоничности – не только в указании на недостаточность гармонии. Дисгармония указывает и на резерв возможностей: в Вызове кроется возможность Ответа. Средства и сам механизм Ответа ищутся и находятся «в недозволенном», в том, что выходит за рамки культуры – в «не-культуре», в неструктурном целом – в Хаосе. Словом, там, где все средства хороши, потому что правил там нет. Именно противоречивое взаимодополнение Космоса и Хаоса задает мирозданию нестабильность, которая и задает динамику развития. С представлением о Хаосе как об источнике витальности неразрывно связано мифологическое отношение к нему как к порождающему началу. Еще греки утверждали его связь с Эросом: так, в «Птицах» Аристофана Хаос есть одна из первопотенций. Недаром и самих птиц как метафорическое выражение «жизненного мира» Эрос рождает именно от Хаоса. Одновременно Хаос – гибель. Все начала и все концы заключены в нем. В Хаосе эмбрионально содержится все – все же в нем и погибает. Хаос – идея беспрестанного рождения – и первобытно-жестоко-нерефлективного уничтожения того, что он породил. Это водоворот (не случайно греками Хаос зачастую понимался как «вода», «влага») – водоворот постоянных изменений, которые никогда не утверждаются. Ведь для утверждения и стабилизации необходим Космос. Собственно говоря, идея Хаоса – идея проб и отбрасывания вариантов. Потому-то одним из олицетворений Хаоса является двуликий Янус, по Овидию, символизирующий творчество как разнонаправленность, «нелинейность». Случайно ли трикстер Гермес является проводником душ в потустороннюю реальность? Но зачем Трикстеру «выламываться», вырываться из упокоенности культуры в жерло Хаоса? Представляется, что основание для такого геройства – заведомая недостаточность Космоса. Ибо там, где есть порядок и структура, неминуемы «рвы», «провалы», «пропасти». Косвенными свидетельствами того, что именно Трикстер «ходит» в Хаос, являются некоторые его характеристики. В первую очередь, это его междумирность: для Трикстера разверзается граница между потусторонним и «посюсторонним», замкнутая для обычных смертных. Кроме того, Трикстер обладает чертой, которую Юнг называл подверженностью всякого рода мучениям. Мы бы назвали ее «готовностью к жертвованию». Так, затеяв перебранку с асами, Локи знает, что его ожидает наказание. И оно не замедливает себя ждать: и вот связанный кишками сына, Локи изнемогает под каплями яда, который сочится из разверстой пасти змеи. Трикстер всегда знает о возможности «полной гибели всерьез» (Б.Пастернак). И, тем не менее, всегда идет на риск. Можно провести параллель с более почтенными мифологическими персонажами – Тиамат, древнеиндийским Пурушей и мн. др. первоначальными жертвами, посредством тел которых из Хаоса был порожден мир. Из страдающего тела Трикстера, наказанного за нарушение космических законов, а следовательно – за вторжение в «хаотическое» пространство, символически рождается «новое, небывшее». Обряды на растущую луну(любовная и денежная магия). Диагностика платная.
Кому же, как не Трикстеру, осуществить «путешествие в Хаос»? Как это происходит? Культурный герой отходит в тень и выставляет вместо себя «теневого дублера» – «клоуна», «паршивую овцу» Трикстера, которого не жаль отправить в Хаос (Случаен ли устойчивый сказочный мотив: «Пойди туда, не знаю – куда»?). «Безумца»-Трикстера, который выполняет за него всю черновую работу по созданию нового культурного смысла. «Через безумие, – пишет М.Фуко, – правда выходит на свет… оно обладает способностью обнажать реально существующую проблему, которая тем самым может наконец получить подлинное разрешение». Трикстер, вступающий в запретную зону Хаоса и извлекающий оттуда альтернативные возможности для обустройства ослабевшего, уставшего Космоса, тем самым преодолевает основную культурную дихотомию «Космос – Хаос». Думается, именно в этой способности Трикстера кроется его умение преодолевать и все иные, вытекающие из нее оппозиции культуры. В абсолютной несерьезности Трикстера намечен посыл к идеалу. Может быть, отсюда и проистекает комичность, несуразность Трикстера? Может быть, в этом и кроется причина его промахов и ошибок? Ведь, пытаясь реализовать идеал, он занимается невозможным! Тот минимум воплощенности идеального, который может вписаться в рамки, установленные Культурным героем, постепенно вживляется в целостность культуры, становясь нормой, правилом и порождая очередной зазор между нормой и сверхнормативным, между правилом и идеалом. Норма (Культура в лице Культурного героя) – Трикстер (интенциональность) – Идеал. Это парадоксальное на первый взгляд построение перестает казаться таковым, если припомнить «реальных» трикстеров – шутов, дураков, юродивых, безумцев. Не случайно М.Бахтин утверждал, что шуты и дураки – носители особой жизненной формы, которая предполагает «возрождение и обновление жизни на лучших началах». А что есть жизнь на лучших началах, как не приближение к идеалу? При этом трикстеры вовсе не требуют немедленного воцарения идеала на земле. Вернее сказать, они «разъедают» не идеальную действительность изнутри, как делает это Локи, срамословя богов. Отметим, при этом Локи «обнажается» и сам: он предстает и пред асами, и пред читателями Старшей Эдды как развратник, трус, интриган и убийца. Локи заголяется «морально», русский дурак и юродивый – физически, но суть раздевания и в том, и в другом случае одна: я не лучше вас, но при этом я – честен, вы – лживы. Я открыто признаю, что мир и я как его часть несовершенны. Вы предпочитаете закрывать на это глаза. Вы создаете видимость идеальности из данного в наличие несовершенства. Я, Трикстер, отказываюсь это делать. Я – честен, я – сама нагота. Не случайна традиция обнажения дурака, шута, юродивого, свойственна как карнавальной культуре европейского средневековья, так и смеховой культуре славянства. Обряды на растущую луну(любовная и денежная магия). Диагностика платная.
«Что такое древнерусский дурак? – пишет по этому поводу Д. Лихачев. – Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм, показывающий свою наготу и наготу мира, – разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся». Дурость – тоже своего рода обнажение, освобождение от нормы, правила, господства идеологемы. В этом смысле нагота тождественна незапятнанности «общим правилом», первозданной чистоте. Отметим еще один аспект наготы: она обладает значением сиротства, одиночества в мире. Дурак, юродивый, безумец – словом, Трикстер – заведомая «белая ворона», маргинал, одиночка. Причина этого очевидна: Трикстер, бросивший вызов «правильному», «разумному» мироустройству, неизбежно остается один. Трикстер – это образ асолютной Инаковости, кардинально Другого, даже – Чужого. И наконец, третий аспект наготы, на который указывает А.Панченко: будучи символом открытой души, одновременно она является и бесовским началом. Не случайно в средневековом гротеске дьявол всегда наг. В этом контексте не случайна нагота булгаковской Маргариты, обратившейся ведьмой (женщиной-Трикстером). Лишь когда «праздничная полночь», продленная Воландом, подходит к концу, он накидывает на Маргариту черный плащ. Шокирующая нагота – лишь одно из символических проявлений Инаковости Трикстера. Другое ее выражение – оборотничество, связанное с «оборачиванием» – «выворачивание наизнанку» (Д.Лихачев), «переворачивание верха и низа» (М.Бахтин). За скоморошьим обычаем надевать тулуп мехом наружу и шутовскими трансформациями лица и зада (например, в хождении «колесом») кроется не только нарушение обычая, «устава», не только прикосновение к миру непонятного, а значит – к миру Хаоса. Это своего рода рискованный публичный эксперимент – попытка побыть Другим, «Обратным» в мире не-Инаковости и приглашение в новый, «граничный» мир окружающих. Это постепенное приобщение индивида и социума к мысли о том, что, несмотря на наготу, бедность, странность, неуместность, опасность, Другое содержит, по крайней мере, мудрость несходства – то, что М.Фуко назвал «истиной безумия». Обряды на растущую луну(любовная и денежная магия). Диагностика платная.
В ХХ в. об этом заговорят как о «вчувствовании» (В.Дильтей), «эмпатии» (К.Роджерс), «диалоге» (М.Бахтин, В.Библер, М.Бубер, Э.Левинас). Побыть Другим, постоять «на границе», выйти за пределы себя, т.е. трансцендировать. Но трансцендирование – не только аппелляция к Божеству или к «царству идей». Платоновские эйдосы, накладывающие отпечаток на вещи и явления мира, дают ощущение закономерности возникновения нового и предопределенности форм этого нового. Трансцендирование как стремление вовне не может не рваться и к Хаосу, к бесформенности, откуда можно черпать несозданное, несоизмеримое, чего не может быть ни в каком первообразе. Ибо трансцендирование, по образному выражению М.Мамардашвили, не что иное, как кружение вокруг невозможного. В самом этом «кружении» заложена процессуальность: ничто никогда не «есть» в качестве «предопределенного», «конечного», все находится в постоянном становлении – и мироздание, и человек, и культура как сугубо человеческий способ бытия-в-мире. Это становление идет – в большой мере – через вхождение в культуру неприемлемого, шокирующего. Более того, все «первоначальное» воспринимается Культурным героем (т.е. сложившимся универсумом культуры) как зловредный изъян, как проявление угрозы, как самозванство – примерно так, как герой «Вакханок» Еврипида царь Пенфей воспринимает Диониса. Принять как бога вот этого – пьяного, голого, разнузданного? Нет, божество должно быть здравым, уравновешенным, совершенным. С тех пор ошибку Пенфея, приведшую его к страшной гибели, неустанно повторяла западная культура.
Следует особо отметить важный момент: лишь понимаемый в узко мифологическом плане Трикстер представляет персонификацию беспрерывных проделок. «Реальные» трикстеры в своем поведении, «выламывающемся» из всех культурных установлений, ситуативны. Вспомним усталого после представления скомороха – Р.Быкова в «Андрее Рублеве». Скоморох был скоморохом только при наличии зрителя. Шут после карнавала снимал тряпичный колпак – и погружался в обыденность. Конечно, это была не вполне та обыденность, что у его соседей по эпохе: ибо он, пережив Хаос, привнес на площадь испытанный им ужас и побеждающий его смех, но тем не менее, после карнавала шут становился «просто» человеком среди людей. Незаменимость в ритуальном действе была присуща ему лишь как персонажу карнавала. То же можно сказать по отношению к юродивому. «Ночью юродивый – одиночка. Наедине с собой или с доверенным человеком <…> он не безумен… На людях юродивый надевает личину безумия, «глумится», как скоморох, «шалует». Всякое людное место становится для него сценической площадкой». Да и «безумец» Фуко вовсе не обязательно психически болен (в традиционном понимании этого слова). Скорее, локус безумия – несовместимость с нормами социума и требованиями морали, несоразмерность, которая присуща всем и может реализоваться в каждом. Итак, «безумие безумца» тоже относительно. Почему мы придаем «ситуативности» Трикстера особое значение? Трикстер не является «существом Хаоса». Он – странник, медиатор, герменевтик. Нарушитель границ, тем самым он – убедительное доказательство того, что границы существуют. Трикстер – ниспровергатель прежних границ, пытающийся создать новые. Усугубим это: Трикстер – «олицетворенная», но никогда не «ставшая», всегда – лишь становящаяся (и в этом смысле нереальная) граница между сложившимся Космосом культуры и Хаосом еще «невозможных возможностей». Окончательная стабилизация Границы – дело Культурного героя. Прислушаться к Трикстеру, посмеяться с ним и над ним, задуматься – значит, постоять на границе допустимого-недопустимого, прошлого-будущего, традиции-новации, ставшего-становящегося, реальности-чуда. Не потому ли даже такая мощная и всеобъемлющая сила, как церковь средневековья, не упраздняла трикстеров карнавала: напротив, карнавальный цикл был назван христианскими терминами? Не случайно в одной из средневековых притч рассказывается о жонглере, который не умел иначе славить Богородицу, как только показывать фокусы пред ее образом. И Богородица поняла искреннюю преданность фигляра и снизошла к нему. Эта притча, кроме всего прочего (как то: чистосердечная любовь жонглера к Богоматери, взаимность в отношениях Божества и человека, неразрывность сакрального и профанного) подчеркивает необходимость несерьезного для сверхсерьезного. Необходимость и продуктивность самой границы между ними, которая иногда преодолевается Чудом.
Ю.В. Чернявская, Трикстер, или Путешествие в Хаос. Обряды на растущую луну(любовная и денежная магия). Диагностика платная.
